методы обнаружения присутствия. пособие для невидимых.
Лиза Бобкова

Эфемерная паутина взаимных отсылок и ассоциаций, ускользающих обменов смыслами, засветок, глитчей и сходных инспираций стягивает и отражает друг в друге работы в этом проекте. Его несомненное, и столь же герметичное основание — невидимая лава личного опыта, обжигающего интенсивностью и открытого отчуждающей размерности универсального. Воплощение опиралось на стремительную внутреннюю эволюцию — в сторону, скорее, процесса и состояния, чем объекта или пространства. Это движение от статичной медиации актуальных смыслов в скульптуре, формами которой Лиза виртуозно оперировала, к перформативной динамике видео, без которого Лиза прежде благополучно обходилась.

Скульптура раскрывала ландшафты открытого смысла, где его артефакты превращались в формы, а слова осыпались, как высохшие лепестки, — чрезмерность артикуляции как бы освобождала Лизу от необходимости преодолевать ее и быть видимой. Видео же, прорастая из видимости и присутствия, разворачивается в артикуляции, от которой охраняла скульптура.

Изгнание из рая статичной репрезентации и погружение в ад чуждого медиума взломало замороженный страх и заставило Лизу двигаться по направлению к его росту, понимая неотвратимость столкновения с ним. Это движение, отмеченное бесстрашием, осциллировало между стиранием себя и усилием к цельности, нарушая границы и истощая гостеприимство к невозможному ускользающей из объятий тьмой. Поэтому для Лизы видео — сложнее, чем еще один выразительный инструмент.

Экспозиция фокусирует медиации скрытых напряжений в социальном общении в инструментах и времени видео. Это исполнительские интерпретации базовых конструкций и взаимодействий в предложенной ситуации. Базовая конструкция в перформативной коммуникации собирает структуру и рецепцию произведения, а в серии схватывает в чувственном знаке эмоциональную топологию социальной ткани, — всегда более замысловатую и прихотливую, чем координаты, в которых она разворачивается.

В сериях с общей рамкой становятся видимыми эксцессы, отклонения и разрывы социальной коммуникации. Раздираемой плотью смысла произведения сообщают о своем предмете — например, общении, покинутом пониманием, но зачем-то длящемся, или о непонимании, не желающем отступать перед настойчивым усилием диалога. Ясная унифицирующая рамка переводит в видео знакомые минималистские коды Лизиной эстетики.

1.

Ключевая в проекте и важная для Лизы — видеодокументация перформанса "Я здесь".

В работе "Я здесь" Лиза документирует свой перформанс, закрепленные в разных точках камеры с равнодушием снега поглощали исполнение без зрителей и других участников.

Снег ровно накрыл карьер и за ним лес до горизонта, выбелил и превратил пространство в абстракцию.

Видео "Я здесь" разворачивается в стерилизованной пустоте абстрактной зимы без темпоральных опор и людей — как в бессознательном, VR или чате, то есть измерении не физической, а фантазматической реальности и в опыте длительности. Эту среду вне времени заполняет голос Лизы в диалоге, но его цельность сразу обрушивает понимание, что собеседника нет. Лиза переживает его присутствие — мерцающее на пределе слышимости, ослабленное дистанцией и препятствиями, искаженное и исчезающее в шуме, но несомненное, — и говорит с ним, надеясь преодолеть непонимание и пространство, исправить искажения аффектированной артикуляцией, на пределе крика. В безлюдном снежном ландшафте Лиза переживает его иллюзорное присутствие и эмоционально захватывает нас странной раздвоенностью: не веря в реальное присутствие ее собеседника, мы продолжаем верить Лизе.

Она убеждает интенсивностью разговора с ним, и похоже, видит с кем говорит, и он слышит ее, диалог продолжается, вопреки молчанию реальности. и убедительность иллюзии сметает любое сопротивление факта. (Но отчего кажется, что аффективный артефакт длительности — одновременно чрезмерный и неполный разговор с несуществующим собеседником адресован реальности? чтобы убедить нас, раз мы считаем себя ее агентами? действительно найти выход?) В реальности не бывает коммуникации без адресата.

Перформативная конструкция этой работы фундаментально двойственна в каждой точке своего движения, включая мерцание адресата, реальности и даже способности к верификации, из сомнения в видимом подозревать иллюзию в способности дополнить его возможную неполноту.

Физическая предельность высказывания — до крика — выделяет и подчеркивает проблематичность коммуникации и невозможность быть услышанным, но также заражает чем-то изначальным и травмирующим, что опознает этот крик как ключ если не подчинения, то способа резонировать.

Аффективную изнанку (или предпосылку) кодируют и наполняют энергией несколько уровней исходной текстовой сборки, перенося контекстно зависимые фразы в безлюдную пустоту — бессознательное, пространство языка. В диалогах и чатах с близкими Лиза отмечала моменты, когда собеседник эгоистично коллапсировал, начиная слышать только себя, или ожидаемое вместо сказанного, и терялся как собеседник. За годы список свидетельств непонимания вырос в монумент. В оригинале, они, наверное, переписывали контекст и подменяли услышанное и как все знаки дискоммуникации, умножаемые эгоизмом, не были интересны, Но в исполнении Лизы эта сборка превращались в нечто другое.

"— Ты просто ко времени относишься по-особенному", — в одиночестве кричит Лиза, продолжая иллюзорное развитие диалога, который не нуждается в собеседнике. В ландшафте, обозримом до горизонта, нет никого, кроме Лизы, Ее одинокий крик на пределе горла заставляет осыпаться замерзшие комочки глины со склона, тогда перформанс кажется сайт-специфичным, необъятное пространство заполняет собою все и остается единственным на планете с Лизой в центре себя. Когда камера переключается на дальний план, становится видно, насколько оно огромно и пустынно, Лиза исчезает в нем. Взгляд осваивает его масштаб.

В какой-то момент ее самоотверженное принуждение к длительности заставляет задуматься об удовольствии от крика (подобно описанному Бартом удовольствию от текста) и начать вспоминать — почти все в детстве — такие моменты абсолютной чувственной полноты и насыщенности миром; даже лучше, когда он безлюден.

"— Давай это сделаем!" — кричит Лиза. Кому? Ну, вообще-то себе. Чужими словами, видимо, неправильными, — вместо них что-то другое должно быть. Но тогда мы их не услышали бы.

Иногда повторяет с нарастающей громкостью: "…слышишь, ты слышишь меня? Я здесь", — в чем природа этого сбоя? Мы никогда не узнаем об этом. Но рефрен "Я здесь" отзывается как бы эхом "Я есть", — той формулой сопротивления размыванию сознания, которая помогает защитить границы субъективности при атаке на них.

2.

Видео "единственной возможностью спастись от исчезновения становится переход в другого человека" — как будто ролевая инверсия первого: не Лиза читает, а ее читают: люди в кадре читают письма, написанные Лизой по их просьбе. Больше год назад Лиза сообщила в сториз инстаграм, что напишет каждому, кто в ответ пришлет видео, как читает Лизино письмо. Получить от Лизы письмо захотели 73 человека, 26 прислали видео. Исток этого проекта Лиза описывает в письме №60, которое читает Валентин Дьяконов.

Для многих письмо Лизы становится его рефлексией, читающий идентифицируются с письмом. Это так заметно, что кажется каким-то чудом: словно в этом письме разрешаются годы терапии и пациент наконец обретает все, чего ему не хватало всю жизнь.

Получилась работа, в которой чтение становится рефлексией читающего, а письма — их собственными признаниями. Не менее удивительно, что из презумпции отождествления с повествованием, практически присвоения, сцена письма, воспроизводимая адресатом, возвращается к Лизе, своему изначальному авторству, после чего предъявляется.

Лиза тут как бы цензурная инстанция — она разрешает нам это все увидеть. Цензор же всегда невидим, он воплощает власть как естественную силу вроде закона природы, проявляющую себя при необходимости, невидимую и словно несуществующую вне этих эффектов.

В проекте Софи Калль ":Береги себя" (2007) последнее письмо ее бывшего любовника читают женщины разных профессий и наполняют собственным опытом его опустошенную риторику, указывая на тонкий разрыв в лингвистической ткани, коммуникации, в самой субстанции этого письма, это способ показать, как язык может выявить непреодолимый разрыв между людьми.

Работы Лизы — в большей степени опыт. и независимо от того, как он воспроизводит себя в актах высказывания. Письмо нейтрализует его, даже нарциссически возвышает, — нет — прекрасный текст, еще там есть чудо.

3.

Третья работа "условия отсутствия" — серия фотографий с исчезающими портретами. На предложение сфотографировать всех желающих откликнулись незнакомцы, они уничтожали дистанцию и общались, как лучшие друзья. Лиза перестала ходить в гости и стала встречаться в людных местах. Она просила закрывать глаза и делала несколько снимков. Оставалось только присутствие, как в социальной реальности города, где встречи многочисленны и случайны, а добровольная блокировка зрения защищает от активности постороннего взгляда.

Портреты случайных моделей существуют на грани обнаружения; переступают ее и потом засвечиваются, — следы присутствия людей растворяются в потоках света. Стирая портреты, Лиза направляет их в изначальную неизвестность, где они были до встречи с ней и куда теперь возвращаются.

Возможно, они возвращаются в неизвестность произвольного невидящего присутствия, в его полную прозрачность в потоках света и абсолютную социальную и цифровую видимость, открытую для контроля. Напомнит ли это условия отсутствия — или факт реальности?  Что-то зависит от взгляда на вещи. Реальность меняется, и как отношение к ней. И следом опять — другой.

 

Александр Евангели, куратор проекта

 

Фото: Максим Нестеров