Вадим Михайлов. Омут

Творчество Вадима Михайлова чем-то похоже на преломление звука под водой. Выставка «Омут» предлагает погрузиться в полусказочный русский сумеречный мир. Петр Белый отмечает, что «самобытная мистическая философия Вадима Михайлова превращена в зловещий, залипший в левкасе и черном масле театр, где застывшие герои воздевают к небу руки с тянущимися вязкими нитями, цепко затягивающими назад, в болото». Работы Вадима напоминают археологические артефакты, а вдохновение для их создания он находит в фольклорных образах.

У каждого художника есть свое время, свой час. Разбушевавшееся черное как нельзя лучше подходит Вадиму Михайлову. Кладбищенский китч, иконопись, восставший призрак советского, что-то неизбывно русское, переиначить мир — тут есть все. Визуальная философия, зародившаяся в Перми и глубинно там приросшая, никуда не девшаяся — коми-пермяки, зыряне, обитатели территории между заводом и лесом, особая порода и особая природа, не отпускающая городского, вросшая веками, пролезающая узловатыми корнями в творчестве сквозь мучительные слои истории: репрессии, лагеря, ваучеризация, перестройка. Брутализм, свойственный работам Михайлова, горечь разрушенного самопального космического интерфейса, чувства, пробивающиеся сквозь асфальт, омут, энергия своего виденья, как бы наложенная на ставшую привычной обэреутскую культуру словесного абсурда.

Русское искусство после Черного квадрата обнулилось, и, кроме многих других форм обнуления, перезагрузился и сам черный цвет. Это освобождение цвета, выход за рамки поверхности, придает художнику Вадиму Михайлову сходство с шахтером, работающем в забое. Он исступленно добывает своих угольных чертей. Светящиеся в черном надписи, как зубы горнорабочего, произносят короткие грубые слова, доносящийся будто бы из чрева земли рык. Русское, от космизма до космоса, и некрореализм, как исконная формула бытия, растворенная в воздухе. Предметный мир, своего рода мини спектакли, идущие от житийной иконы, обретают макабрические черты современности — знак Бэтмена, медаль, цепи, крысы, детские страхи. Иконопись, подмененная в советском сознании ковриком с оленями. Деньги, как трагедия и символ, деньги, отражающие страданье, приватизацию, дефолт, никчемную стоимость жизни —зарубки на купюрах, документ. Полное отсутствие меланхолии заменено макабрическим спектаклем, жесткой, корявой графикой, матерком сквозь зубы. Пермский говор работника типографии, землекопа, краснодеревщика, униформиста, фотографа — весь жизненный опыт автора исчислен, взвешен, разделен. Ощущение происходящей катастрофы, пира Валтасара, конца, если не света, то эпохи, всадники Апокалипсиса, трубящие в пионерские горны, несутся сквозь темноту настоящего.

Петр Белый

Фото: Иван Сорокин