Публикуем интервью Евгении Кикодзе с Петром Кирюшей

Перед открытием выставки "Запутаться в бархатном занавесе" ее куратор Евгения Кикодзе взяла интервью у художника Петра Кирюши, где спросила о решении стать художником, творческом пути и отдельных работах. По мнению куратора, такой текст поможет зрителю лучше понять философию Петра, и позволит воспринять выставку максимально полно. Ниже мы публикуем текст интервью.

 

Петр Кирюша: все, что я вижу, я могу присвоить через рисунок

Евгения Кикодзе: Когда ты впервые понял, что ты – художник?

Петр Кирюша: Есть такая теория, что человек счастлив тогда, когда он воплотит во взрослой жизни свои детские замыслы. Лет до двенадцати я хотел быть художником, а в 1989 году мой крёстный, дядя Володя (Владимир Лукин), посоветовал маме отвести меня на выставку латвийского авангарда. На фоне репродукций в учебнике и тех выставок, куда нас водили с классом, это было поразительно и очень странно: инсталляции, перформансы (это я сейчас знаю такие названия), какие-то интерактивные картины, покрытые фосфорной краской, и когда свет в комнате выключался, на них оставались приложенные руки или силуэты. Помню комнату с ветром: громадный вентилятор дует в сторону входа, видео с красным дельтапланом из трёхглазого проектора, это было очень яркое событие.

Е.К.: С детского возраста ты не разу не изменил своим художественным пристрастиям?

П.К.: С возрастом приоритеты менялись, и в восемнадцать лет я уехал в Москву. В двадцать лет думал учится на юриста, но, к счастью, попал в Москве в компанию молодых музыкантов, и поскольку окружение было творческим, а музыкальные данные у меня посредственные, то вспомнил своё увлечение рисованием. Я стал рисовать, представляться как художник, и друзья мне тогда сказали: а зачем тебе юридическое образование, иди на художественное – вот я и пошёл.

Сначала выбрал отделение ковров в училище имени Калинина, но старший друг и учитель, художник Олег Бурьян, меня вовремя остановил: зачем тебя ковры, это мы двадцать лет назад поступал на ковры, потому что было перспективно, а ты – иди на графический дизайн! И я поступил в ВАШГД в мастерскую Бориса Трофимова.

Е.К.: Графический дизайн – дело прикладное и коммерческое. А как было со свободным творчеством? Удавалось делать что-то экспериментальное?

П.К.: У нас был необычный курс: все преподаватели были работающими дизайнерами. Помимо практических навыков, было очень много экспериментов, одновременно были и неуверенность, и бесстрашие. Я был вдохновлён русским авангардом начала прошлого века, шрифтовыми композициями, типографикой, и пытался бесстрашно втюхать заказчикам совершенно коммерчески неприменимый опыт нечитаемых шрифтовых композиций. Это, естественно, не имело успеха, но, может, именно этот фактор в дальнейшем меня натолкнул на мысль уйти от заказов.

На наш курс приходил Владимир Куприянов, и мы ходили в его мастерскую. Это в рамках курса фотографии, по окончанию которого надо было сделать видео из своих фотографий. Тогда это было необычно, и я увидел, что работа может быть совершенно не функциональной.

Е.К.: То есть после окончания школы графического дизайна ты все же двинулся в сторону современного искусства?

П.К.: С 2005 года я стал снова рисовать, снимать фото и видео, но всё это казалось ещё более бесперспективным, чем даже втюхивать свой творческий дизайн заказчикам. Важно сказать, что мне очень повезло с семьей, Нелли терпеливо ждала и оплачивала мои счета, пока я пробовал стать художником.

И вот в 2008 году на биеннале «Стой. кто идёт» я попал в самый амбициозный проект Анны Зайцевой, который назывался «Яблоки падают одновременно в разных садах», концепция которого заключалась в том, что состоявшиеся художники должны были выбрать из предоставленных заявок каких-то молодых авторов и сделать экспозицию на Винзаводе в громадном зале. Известные авторы выбрали в основном своих учеников, но Виктор Алимпиев просмотрел все 600 заявок и выбрал мою (а я к тому моменту уже отправлял заявку не первый раз и, в общем, ни на что не рассчитывал).

В первый раз мы с Виктором встретились весной, я тогда уезжал в Нью-Йорк к маме и там каждый день рисовал, меняя формат, бумагу, и отправлял по мейлу результаты Виктору и Анне. И вот однажды получил ответ: «Петя, мы с Витей все утро радовались!» – у меня что-то получилось.

Е.К.: Да, я помню, насколько Виктор Алимпиев был вдохновлён твоими работами. Через год после выставки Анны Зайцевой я была приглашена делать программу под названием Guelman Projects, и Виктор настойчиво рекомендовал включить тебя, что я с радостью и сделала.

П.К.: Да, потом была эта выставка, «Blow Up», это важный момент – я тогда впервые увеличил формат работы до трех метров в длину. А потом продолжительное время было непонятно что, делать: да, я могу сделать работу любого размера, но кому она нужна?

В 2012 году я закончил ИПСИ, где познакомился с Алиной Глазун и Александром Журавлевым, которые очаровались моей живописью и усилия которых сыграли в моей карьере тоже важную роль.

В 2018 году я немного сломался, и этот момент излома, думаю, и стал ответом на самый первый твой вопрос – когда я стал художником.

Я прекратил поиск поклонников моего творчества, осознав, что для меня важно мнение примерно трех человек, что выставочным пространством может быть Инстаграм или просто моя мастерская. И всё снова заработало! В 2020 году появились регулярные продажи (привет, Антон!), и тут сложно сказать, что первично, творческое ли желание или подтверждение существования художника интересом коллекционера, но, если бы не коммерческий успех, может, я бы не смог так развернуться.

Знаешь, можно сказать: я стал художником в 1989, или в 2000, или в 2005, или в 2009, или в 2018, или в 2020… Постепенно становился, но ещё до конца не стал. Быть художником – это образ жизни, по сути, бесконечный процесс.

Е.К: Можешь вспомнить, когда у тебя началась серия на маленьких листочках?

П.К: В 2005 году, через год после окончания ВАШГД. Но надо сказать, что еще в самом начале обучения, в 2002 году, я нарисовал тушью кошку, которую подарил однокурснице Наташе Ильичевой. Этот рисунок вдохновил ее мужа, Диму Морозова (за плечами которого была художественная школа), и он стал рисовать в блокнотах. Мы с ним подружились позднее, в 2005 году, я к тому времени рисование забросил, а он мне рассказал, что как раз стал рисовать снова, и причина тому была в моем старом рисунке кошки. Произошла передача энергии: с той встречи я тоже стал рисовать в блокноте, мы ходили в парк, музеи, кафе. Тогда был актуален живой журнал, я стал выкладывать туда рисунки, и с 2005 года у меня всегда есть актуальный блокнот, это не записи или эскизы, это полноценный формат, альбом художника.

Е.К.: Проблема с переходом к акрилу - когда она возникла? Помнится, разговор о новом материале шел уже в 2009 году, после выставки в Guelman Projects?

П.К.: Бумага большего формата очень хрупкая, а качество бумаги, условия, перепады влажности делают ее очень сложной в хранении и транспортировке.  Я работал гуашью и клейстером на бумаге (сейчас тоже работаю), и рисунков дома накопилось такое количество, что пришлось их распихивать под кровать, а затем натекла вода с батареи и многие просто сгнили.

В этом смысле холст с акрилом более терпеливы. Витя Алимпиев работал акрилом у себя дома – я у него подсмотрел: запаха, как от масла, нет, разбавитель для акрила по вязкости похож клейстер, в общем, техника близкая, и я попробовал. Не сразу нащупал свои особенности, одного раза попробовать недостаточно, только холст и акрил стоят дороже, и поэтому мне понадобилось больше времени, чтобы почувствовать материал.

Е.К.: Я хотела бы также спросить о твоем интересе к сети, к ничейному изображению. Когда ты выбрал этот материал для работы?

П.К.: В пандемию я использовал ленту соцсетей как способ сходить на пленэр. Вначале я рисовал первые десять попавшихся публикаций, в том числе и рекламу: все, что с картинками! Потом более выборочно: друзей, новости, события. Сейчас я продолжаю работать в этом ключе, ведь наше изображение нам не принадлежит, и все, что я вижу, я могу присвоить через рисунок – так я для себя решил. Замечу, что сбор биометрических данных и камеры наблюдения по всему миру именно так и устроены.

Е.К.: Поток изображений в интернете - ты его разделяешь, ранжируешь? Отмечаешь для себя, где политика, а где нарциссизм или сексуальность?

П.К.: И да, и нет. В соцсетях специально не ищу конкретные сюжеты, но, глядя в ленту, выбираю актуальную тему, или просто понравившееся изображение, и даже что-то потом гуглю, чтобы узнать больше (хотя редко). Политику в пандемию совсем не рисовал, разве только пребывание Андрея Сяйлева? в ковидной больнице в Коммунарке.

Сейчас так жизнь повернулась, что стало больше политики – можно сказать, я делаю слепок времени через соцсети. Для меня это как собирание грибов: в Инстаграме больше про сексуальность и нарциссизм, в Телеграмме больше про политику, в Тиктоке теории заговора – что попадётся, тут я совмещаю работу с досугом, листаю соцсети, делаю скриншоты.

Е.К.: А как возникла серия с солдатами?

П.К.:  В то время, как я в пандемию сидел дома и листал соцсети, Александр Гронский ходил по пустым улицам и снимал новый порядок. Это он заметил плакаты с военными – в его работах они заняли карантинную пустоту улиц. Я спросил у него: можно, я по твоим фотографиям нарисую портреты военных? (тут у меня, конечно, двойные стандарты: у коллеги я спрашиваю разрешение, а у пользователя соцсети не спрашиваю). И пока я был в Москве, я рисовал эти портреты, успел за неделю шестнадцать штук делать.

Е.К.: Можно ли сказать, что именно сейчас пришло возвращение к большому формату, к холстам?

П.К.: Нет, у меня возникла потребность в большом формате раньше, примерно в 2020. Связано это с тем, что в моей рижской квартире для выставки есть только одна стена, примерно четырех с половиной метров, и на ней эффектней смотрится одна большая работа, чем много маленьких. Так что возращение к большому формату произошло, когда я стал делать домашние выставки в Риге.